Мы – русские! Суворов: Жизнь, слова и подвиги вели - Страница 37

– Здоров ли друг мой Федор Федорович?

Немец стал в тупик, не знал, о ком спрашивают. Ему шепнули, что об Ушакове. Он, как будто очнувшись, сказал:

– Ах! Да, господин адмирал фон Ушаков здоров.

– Возьми к себе свое «фон». Раздавай кому хочешь, а победителя турецкого флота на Черном море, потрясшего Дарданеллы и покорившего Корфу, называй Федор Федорович Ушаков! – вскричал Суворов с гневом.

* * *

Суворов, проказничая, был всегда серьезен и никогда не улыбался, как будто бы все это в порядке вещей.

На одном балу в Праге он пустился в танцы. Люди вправо, а он влево: такую затеял кутерьму, суматоху, штурм, что все скакали, прыгали и сами не знали куда. По окончании танцев подбежал он к секретарю своему Фуксу и с важностью сказал:

– Видишь ли ты, как я восстановил порядок: забыли курс, направление, шоссе.

– Как же, видел, – отвечал Фукс, – как вы восстановили шоссе.

На обратном пути из Швейцарии в Россию, на Святках в Праге, провел Суворов время очень весело. Он завел у себя на банкетах святочные игры, фанты, жмурки, жгуты, пляски и прочее. Мило было смотреть, как престарелый седой военачальник бегал, плясал, мешался в толпе своих подчиненных и с какой точностью исполнял то, что ему назначалось делать, когда его фант был вынут. Все знатнейшие богемские дамы, австрийский генерал Бельгард, английский посланник при венском дворе лорд Минто и множество иностранцев путались в наших простонародных играх. Но это была последняя песнь лебедя на водах Меандра: в Кракове ожидали его немощи и телесные, и душевные, ускорившие кончину знаменитой его жизни.

* * *

По прибытии в армию генерал-лейтенанта Ребиндера, назначенного комендантом в Мальту, Суворов встретил его следующими словами:

– Здравствуй, друг Ребиндер. Ты поплывешь на тот остров, где некогда Каллипсо хотела хитрого Улисса уловить в свои сети. За тебя я также не боюсь: у тебя не устоит и железная клетка (Ребиндер был необыкновенный силач). Ты, наш Голиаф, будешь стоять с храбрыми своими рыцарями на той неприступной Средиземного моря скале, которая несколько веков издевалась над турецким колоссом и была щитом христианству. Но прежде оставайся с нами, сперва побьем здесь безбожников.

Есть народное предание. Записано оно в середине XIX столетия у крестьян Боровицкого уезда Новгородской губернии. Там, в тиши села Kончанского, коротал Суворов томительные дни вынужденного досуга.

В глухом темном лесу, рассказывают крестьяне, среди мхов и болот лежит огромная каменная глыба. Подступ к ней прегражден по точинами и ржавыми окнами. Вход в нее скрыт за уремою, под болотом. Гробовая тишина царит вокруг. Зверь лесной не заходит сюда. Лишь ворон каркает порою да орел парит над таинственным камнем. А внутри пещеры, склонив седую голову на выступ камня, спит мертвым сном богатырь – Суворов. И будет спать он до тех пор, покуда не покроется русская земля кровью бранному коню по щиколотку. Тогда пробудится от сна могучий воин и освободит свою Родину от злой напасти.

В этом предании выразилось твердое убеждение в том, что Суворов не может умереть. Он будет жить в своих заветах, бессмертных в памяти народа.

А народ, хранящий заветы Суворова, побежден быть не может.

К. Пигарев

Переписка А. В. Суворова с разными особами

...

Я был отрезан и окружен,
ночь и день мы били противника с фронта и тыла, захватывали у него орудия,
которые приходилось сбрасывать в пропасти
за недостатком перевозочных средств,
и он понес потери в четыре раза больше, чем мы.
Мы прорвались всюду как победители…

25 ноября 1772 г.

Крейцбург

Животное, говорю я, нам подобное, привыкает к трудам, пусть даже заботам сопряженным, и, лишившись их, почитает себя бессмысленной тварью: продолжительный отдых его усыпляет. Как сладостно мне воспоминать прошедшие труды! Служа августейшей моей Государыне, я стремился только к благу Отечества моего, не причиняя особенного вреда народу, среди коего я находился. Неудачи других воспламеняли меня надеждою. Доброе имя есть принадлежность каждого честного человека, но я заключал доброе имя мое в славе моего Отечества, все деяния мои клонились к его благоденствию. Никогда самолюбие, часто послушное порывам скоропреходящих страстей, не управляло моими деяниями. Я забывал себя там, где надлежало мыслить о пользе общей. Жизнь моя суровая школа, но нравы невинные и природное великодушие облегчали мои труды: чувства мои были свободны, а сам я тверд.

…Теперь изнываю от праздности, привычной тем низким душам, кои живут для себя одних, ищут верховного блага в сладостной истоме и, переходя от утех к утехам, находят в конце горечь и скуку.

…Трудолюбивая душа должна всегда заниматься своим ремеслом: частое упражнение так же оживотворяет ее, как ежедневное движение укрепляет тело.

Письмо принца деЛиня, генерала австрийского, к Суворову

Любезный мой брат Александр Филиппович! Любезный зять Карла XII, любезный племянник рыцаря Баярда, потомок де Блуа-за и Монмана! Ты заставил меня проливать слезы чувствительности и удивления. Надеюсь с тобою же вместе проливать и кровь неверных батальонов каре, который никогда не остается пуст, ибо всегда будет наполнен твоею благоразумною храбростью. Увидишь меня подражателем тебе сколько возмогу, обнимая тебя от всего сердца, подражателем славе Императрицы нашей, нашего Князя, нашей с тобою собственной. Уповательно, что скоро будет еще чем похвалиться. Ты оправдал мою догадку, любезный сотоварищ, когда слушал слова людей, что они говорили о тебе. Кажется мне, что могу подобного ожидать и от тебя нисколько дружбы ко мне во мзду наижарчайшего моего к тебе привержения.